Баку, 25 октября, Татьяна Иванаева, АЗЕРТАДЖ

20 и 21 октября в Азербайджанском государственном академическом русском драматическом театре им. Самеда Вургуна прошли премьерные показы последней написанной пьесы Антона Павловича Чехова «Вишнёвый сад».

Режиссер-постановщик народный артист Азербайджана Александр Шаровский представил трактовку, далекую от привычной и общепринятой в театральном мире. По его утверждению, приступая к работе над пьесой «Вишнёвый сад», он отталкивался от множества подсказок, оставленных самим автором и назвавшей ее «комедией в четырех действиях». Хотя комедий определенного типа. Пьеса Чехова и смешна, и печальна, и даже трагична одновременно.

- Александр Яковлевич, почему именно «Вишнёвый сад»? У Чехова же достаточный выбор драматических пьес.

- Есть что-то в этой пьесе фантастическое и грандиозное. Ко всему прочему, надо помнить, что Чехов рекомендовал Станиславскому и Немировичу-Данченко ставить мистиков типа Метерлинка. Ведь у Чехова все пьесы как бы похожи друг на друга. Казалось бы, вот они аллюзии. У Чехова всегда присутствует огнестрельное оружие и подразумеваются выстрелы. А почему такой выбор? Мне кажется, что так как я играл когда-то в «Иванове», и сам ставил «Чайку», меня невольно «потащило» к «Вишнёвому саду». Может, потому что в этом и есть какая-то сверхтайна. Квинтэссенция того, что же происходит в наших душах с течением времени. Во что мы превращаемся. Ведь если смотреть с этой точки зрения, то, казалось бы, что в этой истории? Что вообще с человеком делает его жизнь. Поэтому я думаю в разных театрах ставят «Вишнёвый сад». Антон Павлович сильно обижался, и смеялся над Станиславским и Немировичем-Данченко, когда те признались, что проплакали всю ночь над «Вишнёвым садом»: «Идиоты! Я написал комедию, а они слезы льют!». Чехов во многом опередил время.

- Высшая мудрость обреченного человека?

- Это не высшая мудрость… Это высшее чаяние… Это высшая степень гибельного восторга… Мудрость – это то, что упорядочивает человеческое существование. А Чехов и школы строил, и переписью населения занимался, и лечил за сезон до тысячи пациентов. Согласно утверждению о жене-медицине, и любовнице – литературе, старался жить «ярко». Он ко многому всегда относился с огромной иронией. Да и вообще к самой жизни также. При этом по возможности помогал людям. Ему присылали свои «опусы» графоманы и те, кто умел писать. Он правил и тех, и других. Бесплатно. Помогал вставать на ноги. Чехов – человек будущего. Я думаю, что его движение по театральным сценам, как и у Шекспира бесконечно. Шимон Перес сказал: «Есть два величайших драматурга в истории – Шекспир и Чехов. У Шекспира всегда обязательны интриги, страсти, заговоры, яды, кинжалы, и в конце все мертвые лежат. А у Чехова нет ни ядов, ни кинжалов, ни смертей, ни интриг, у него кто-то входит в помещение, кто-то выходит, что-то друг другу говорят, и все, собственно. Но это не делает Чехова менее великим драматургом, чем Шекспир, а его произведения менее интересными…».

- Мое мнение, что «Вишнёвый сад» про смерть самого автора. Четко понявшего что это итог жизни.

- Возможно. И тем не менее, если брать свидетельства современников, Чехов присутствовал на премьере, бегал пить коньяк, мучаясь тем, что постановка паршивая… Я пытаюсь каждую сцену, скажем так, драматическую трагическую стараюсь сразу менять на сцену комедийную. Я пытался построить так весь спектакль. С прорывами на слезы…

- Жонглирование эмоциями?

- Уж сколько раз говорено было миру, что постановка спектакля – это не просто передача текста. Это плюс атмосфера… плюс трактовка… плюс музыка… плюс костюмы… и еще множество этих «плюс»… Это некая амплификация. Относка к словам Сергея Эйзенштейна, что на сцене все должно быть преувеличено и полифицировано. Потому что два часа, которые оживают на сцене, не время бытовой жизни. Это нечто выбивающееся. Так же, как и для героини «Вишнёвого сада», это продажа не просто сада, а продажа души, родины, людей, памяти сына.

- По свидетельству автора, прототипами Раневской были русские барыни, праздно жившие в Монте-Карло, которых Чехов наблюдал за границей в 1900 году и в начале 1901 года.

- Раневская держала при себе всех, кто к ней прибивался: Шарлоту без роду и племени, того же Яшу. Она такая барыня, не знающая цену деньгам. Тратя последнее, не задумываясь ни о чем совершенно. Хотя человек она добрый и хороший. Но без царя в голове… Нельзя выпустить из виду, что Чехов любил женщин и знал им цену, с точки зрения мужчин. Так что в Раневской он «наворотил» всего. Она от слез к смеху должна переходить мгновенно, что свойственно женщинам добрым, но легкомысленным.

- Чехов подчеркивал, что роль Лопахина – центральная, что «если она не удастся, то значит и пьеса вся провалится». И в то же время, ощущение, что Лопахин словно списан с самого автора.

- Я так и сказал Мураду Мамедову: «Ты играешь Чехова». Ироничного. Я постоянно придумываю его крайне редко говорящим серьезно. В духе Ивана Урганта. Своего рода стендапера. Я строю такие подходы в духе музыкальных дивертисментов.

- На мой взгляд, Лопахин, прежде всего, любит самого себя, состоявшегося и ставшего обладателем вишнёвого сада...

- Я вывожу на сцену Мурада-Лопахина, как римского цезаря, но на бильярдном столе. Он начинает читать свой монолог сначала на столе, после под цыганскую музыку Варю цепляет, обращаясь к ней. И я поинтересовался мнением Мурада, как мы должны увезти его героя как римского патриция или он должен рухнуть, рыдая на столе, как человек, получивший все… В итоге выбрали тот вариант, что увидел зритель.

- Чехову как драматургу свойственно четко прописывать действующие лица. Как подбирался состав?

- По соответствию тому, что я представлял героев. Я позволил себе ввести в спектакль самого Антона Павловича, которого играет Рустам Керимов. В главной роли Наталья Шаровская. Гаев – Фуад Османов. Варю играет Ольга Арсентьева, а Аню – Мария Дубовицкая. Шарлоту – Аян Миркасимова. Юрий Омельченко играет Епиходова, который в моей трактовке такой ревнивец Отелло на всю голову. Симеонов-Пищик – Руфат Назаров. Салман Байрамов играет Фирса. Заур Терегулов играет Яшу. Например, этого персонажа можно было бы сделать этаким прихлебателем, жлобом, как принято у режиссеров, по сути своей аморального. Но такого артиста у меня не было, и поэтому и родился такой «фетрик», типа Хлестакова, дешевки-приживала. Дуняша в моем видении достаточно свободна в своих «любовных» предпочтениях. Ее играет Хаджар Агаева. Еще в постановке у меня слуги просцениума в специфическом гриме, подчеркивающим нарочитую театральность и занимающиеся всеми переносками по сцене – молодежь труппы.

- При этом в этой пьесе есть персонаж для режиссеров фигура весьма соблазнительная – Прохожий.

- Я очень долго искал Прохожего. Идей было много, но ни одна «не склеивалась». Мне нужен был «звук», искомый всеми режиссерами, предваряющий появление этого действующего лица. О необходимости звукового впечатления в любом произведении говорил Чехов. Он считал, что литературное произведение «должно давать не только мысль, но и звук, известное звуковое впечатление». Так вот мне попался звук, напоминающий тот, что ассоциируется с концом мира. Когда земля словно делает глубокий выдох, начинающийся с самой глубины и тянущийся кверху, что заставляет всех замирать в тревожном ожидании перед ядерной катастрофой. И в это время звучат церковные песнопения, заставляющие падать всех на колени. Мы вспоминаем о Боге именно в такие моменты. У меня родился вариант, что это идет Христос, не внешне его напоминающий Прохожий, а тот в рубище, по жизни просящий милостыню, живущий на подаяние, но излучающий доброту.

- Казалось бы, при четком авторском определении пьесы, как писал сам Чехов: «Вышла у меня не драма, а комедия, местами даже фарс», «Вишнёвый сад» оставляет в действительности двойственное, неясное впечатление. Особенно в последней сцене.

- Каждое действие требовало особого обдумывания. Дело в том, что Чехов всегда оставляет для этого пространство. С точки зрения обычной логики, ну что стоит разделить землю на участки под дачные домики и жить припеваючи? Брат, выпивоха и болтун, не задумавшись определивший сестру «порочной женщиной» с долей иронии. Все очень неоднозначно по-чеховски. Тревожно. И я не делаю последнюю сцену подобно предыдущим. А вывожу как несчастное племя людей идет по этой жизни, не зная, что будет с ними завтра. И это все на первом плане, откуда каждый из героев, говоря что-то свое, уходят в зал… И остается волчок, крутящийся на сцене, как водоворот жизни, которая проживается очень быстро.